ФУНКЦИИ СВЕЧИ В ОБРЯДАХ, СВЯЗАННЫХ СО СМЕРТЬЮ, ПОГРЕБЕНИЕМ И ПОМИНОВЕНИЕМ. ЧАСТЬ 5.

Итак, можно сделать вывод, что свечи в обрядах, связанных со смертью, погребением и поминовением, имеют широкий спектр функциональных характеристик, которые являются общими для славянских представлений в целом, а также имеют отдельные аналоги и в западноевропейских представлениях о свечах.
Обобщенно этот спектр выглядит так. Свеча оказывается атрибутом, маркирующим как время, так и пространство перехода (регламентирующая функция), при этом она может проявлять себя и как элемент активный, без которого переход оказывается крайне затрудненным, если вообще возможным (медиативная функция), и как ограничитель контактной зоны, причем ее свет защищает контактирующих (апотропеическая функция). В ряде случаев защита носит двойственный характер — она распространяется и на умирающего, находящегося в состоянии перехода, и на контактирующих с ним представителей мира живых.

ФУНКЦИИ СВЕЧИ В ОБРЯДАХ, СВЯЗАННЫХ СО СМЕРТЬЮ, ПОГРЕБЕНИЕМ И ПОМИНОВЕНИЕМ. ЧАСТЬ 2.

Важность скрупулезного соблюдения живыми всех обрядовых действий со смертной свечой не вызывала сомнений. Равно как и обязательное выполнение последующих ритуальных действий, поддерживающих норму и исключающих ее нарушение, таких как: ежегодное, еще недавно предпринимавшееся русскими повсеместно «прочищение глаз родителям» — обметание («опахивание») зеленью могил на Троицу; соблюдение общеизвестного у славян правила хоронить до полудня, «чтобы покойнику довелось еще завидеть света»; строгое соблюдение запретов заниматься женскими работами, связанными не только с обработкой льна, конопли и шерсти (трепать, чесать, мыть, прясть, ткать и т. д.), но и со стиркой, и с уборкой дома (белить, подметать, выгребать золу из печи и т. д.) в определенные дни, чтобы тем или иным способом не «замусорить» глаз родителям, не лишить их зрения.

Многовековая практика использования свечей в разнообразных ритуальных действиях привела к тому, что в обыденном сознании они стали восприниматься главным образом как атрибут, необходимый для создания определенной атмосферы, дающей ощущение неординарности проживаемого момента, будь то отпевание, венчание, святочное гадание или праздничный ужин. Естественно, что подобное представление сильно обедняет те многочисленные функциональные особенности, которыми наделило свечу традиционное народное сознание.

Свеча привычно воспринимается как атрибут христианский, что справедливо лишь отчасти, поскольку имеются данные, позволяющие отнести использование свечей в различных ритуальных действиях ко времени, предшествовавшему периоду возникновения и распространения христианства.

Многовековая практика использования свечей в разнообразных ритуальных действиях привела к тому, что в обыденном сознании они стали воспринимать­ся главным образом как атрибут, необходимый для создания определенной ат­мосферы, дающей ощущение неординарности проживаемого момента, будь то от­певание, венчание, святочное гадание или праздничный ужин. Естественно, что подобное представление сильно обедняет те многочисленные функциональные особенности, которыми наделило свечу традиционное народное сознание. Свеча привычно воспринимается как атрибут христианский, что справедливо лишь отчасти, поскольку имеются данные, позволяющие отнести использование свечей в различных ритуальных действиях ко времени, предшествовавшему периоду возникновения и распространения христианства. Кроме того, у свечи как ритуального атрибута были предшественники — факелы, разного рода светильники с твердым или жидким наполнителем, кадильницы и прочее, но на определенном этапе свеча оказалась адекватной заменой и настолько ор­ганично вписалась в систему народных представлений, что нередко стала восприниматься чуть ли не более естественно, чем замещенный ею начальный ат­рибут. Отметим сразу, что существующий обширный материал по свечам в собст­венно церковных и магических ритуалах привлекался в статье в минимальном объеме и только в тех случаях, когда это требовалось.

Месть со стороны непогребенных заложных покойников особенно опасна для земледельческого народа летом, во время созревания хлебных злаков: бродя по полям, мстительные заложные покойники легко могут истребить хлебные посевы. Лучшим средством для предохранения полей от такой мести со стороны заложных покойников было бы, конечно, погребение этих покойников: предоставление им погребальных почестей должно успокоить их неудовлетворенные души и примирить с живыми людьми. Но, как мы только что видели выше, и это погребение заложных покойников было весьма опасно для тех же самых полевых посевов. От этой двойной опасности наши предки избавлялись таким образом: трупы заложных покойников, как уже сказано, не хоронились в могилах и выбрасывались на поверхность земли, но позднею весной, когда весенние холода были уже не опасны для полевых посевов, а именно — перед временем цветения хлебных злаков, — в честь непогребенных заложных покойников устраивалась особая, торжественная и пышная, похоронная тризна;

Изучавший этот же обряд Д.К. Зеленин изначальный его смысл видел даже не в заключении половозрастного союза, а в заключении союза с самим деревом: «Древнейший смысл этого элемента мы усматриваем в заключении союза, в «кумовстве» с духом дерева, после получившим у русских новый конкретный образ русалки. Память об этом сохранилась в наименовании семицкой березки «кумой» и в словах белорусской обрядовой песни: «Покумилася (девица) с белой березонькой». В обряде кормления дерева, превратившегося впоследствии в обычную совместную трапезу девушек под деревом, этот ученый видел важнейший из сохранившихся моментов заключения союза с деревом-тотемом. Характеризуя весь комплекс приуроченных к Семику обрядов, исследователь приходит к выводу: «Этот специфично женский характер всего семицкого ритуала дает нам право относить развитие его к эпохе матриархата. С такой хронологией согласуется и ярко выраженный коллективистический характер всего ритуала в его более первоначальной форме, когда кормят березку продуктами, собранными от всех участниц, когда на березке завивают «мирское кольцо» венок, когда обрядовое дерево бросают в общий для всех источник питьевой воды (а не в частные колодцы)».

Этот славянский обряд я разработал на основе родового обряда бурханистов, побывав в деревне Бичикту-Боом, Каракольской долины.

На закате, когда коло уже почти ушло за горизонт, нужно выйти в поле или на холм и найти там ветвистое дерево. Желательно сделать это заранее и расположить вблизи этого дерева камень (у нас Алатырь, а в бурханизме "тагыл"). Обойти древо с горящих в кадиле или в руке полынью, чабрецом, мятой, чертополохом, Так-же заранее нужно заготовить наузы (разноцветные ленты: две синих, две зеленых, две красных и две желтых - как символы четырех стихий и одну белую - символ рода людского).

Некоторые обряды, соблюдаемые в настоящее время в Малороссии при погребении, или только недавно вышедшие из употребления, указывают на глубокую древность и на языческие мировоззрения такие, какие были относительно этого предмета у классических народов.
По представлению народа загробная жизнь есть продление настоящей, поэтому для покойника требуется все то, что окружает его в обыденной жизни. Такое представление со всею ясностью обрисовывается в первобытной Руси. В описании погребения русса сказано, что покойника положили в судно, одели его в лучшие, дорогие одежды, поставили подле него горячий напиток. "Затем взяли двух лошадей, гоняли их, пока они не вспотели, затем их разрубили мечами и мясо их бросили в судно; затем привели двух быков, также разрубили их и бросили в судно; затем принесли петуха и курицу, зарезали их и бросили туда же". С этим покойником, как известно, сожигают девушку, которую раньше убивают.

Роль денег в похоронном обряде вырисовывается весьма отчетливо. Особенно характерен обычай бросать в могилу деньги, чтобы заплатить за перевоз через огненную реку (Зеленин, 1914— 1916, с. 585, 586, ср. с. 311, 355, 1089, 1102; Е. Барсов, I, с. 306; Афанасьев, I, с. 577; Афанасьев, III, с. 814; Куликовский, 1890, с.53: Балов и др., II, с. 88; Соболев, 1913, с. 128—129; Генерозов, 1883, с. 35; Мошинский, II, 1, с. 598; Нидерле, I, с. 266—269; Котляревский, 1868, с. 211; Архангельский, 1854, с. 24). Христианизированное переосмысление этого представления может быть усмотрено в повести Пафнутия Боровского “О милостыни”, где розданная при жизни милостыня оказывается на том свете как бы платой, обеспечивающей переправу через огненную реку (см. изд.: Веселовский, 1889, приложения, с. 106; ср. еще к этому сюжету: Веселовский, 1883, с. 33); вместе с тем в одном духовном стихе (Бессонов, V, с. 226, № 508) Михаил архангел отказывается брать деньги у грешников и не перевозит их через “Сион-реку огненную”.

Толстой Н.И. Переворачивание предметов в славянском погребальном обряде.

Отец мой, Илья Ильич Толстой, как мне помниться с детства, не мог видеть перевернутой буханки или булки хлеба на столе и всегда говорил, что класть хлеб верхней коркой нельзя, «а то покойник в доме будет». Я твердо воспринял этот запрет от отца, как и ряд других правил его религиозного и бытового уклада, но внутреннего его смыла, семантики долго не понимал.

Одним из важных, едва ли не кульминационным моментом славянского погребального обряда является вынос покойника из дома, начало его посмертного «странствования». Порог дома оказывается главным рубежом, отделяющим умершего от его дома, семьи и земной жизни.