ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О БЕРЁЗЕ В СЛАВЯНСКОЙ ТРАДИЦИИ.

Поскольку приведенные выше данные убедительно показывают связь березы с женским божеством, рассмотрим подробнее связанные с нею представления, тем более что на Руси она пользовалась особым почитанием. Как отмечают лингвисты, славянское название березы не только восходит к эпохе индоевропейской общности, но и изначально связано с понятиями «светиться», «блестеть», а в метафорическом значении с понятиями «ритуальной чистоты» и «невинности». «Повидимому, — писал в свое время Д.К. Зеленин, — некогда излюбленными тотемами предков восточных славян служили деревья, в частности береза». Весной она распускалась первой из деревьев, целебные и тонизирующие свойства ее сока были известны издревле, березовые дрова горят особенно жарко, выделяя больше тепла по сравнению с другими деревьями, наконец, из коры березы изготавливались многочисленные предметы обихода и лапти. Все это объясняет то, что береза стала символизировать расцветающую весеннюю природу и пользоваться особым поклонением. Одним из проявлений этого было то, что у ряда славянских народов месяц март был назван в честь этого дерева: укр. березозол, чеш., словац. brezen, венд, brazen, лит. birzelis.

Это особенно показательно в свете того, что в древности как на Руси, так и у других индоевропейских народов новый год начинался именно в марте и береза, таким образом, символизировала начало годового цикла. Кроме того, как было показано выше, в южнославянской традиции именно с олицетворявшим март женским персонажем был связан архаичный сюжет об инцесте. В русских народных песнях береза сулит счастье и богатство:

Во поле березонька Не старится,

Все кужлявится...

Тому жить-быть богато,

Ходить хорошо.

Д.К. Зеленин приводит многочисленные примеры почитания этого дерева, сохранившиеся подчас до начала XX в.: «Русские в районе Тотьмы считали несчастным для стройки то место, где прежде росли березы — очевидно потому, что рубка или корчевка растущих берез считалась запретною, «грехом». В районе Сольвычего дека русские не пользовались березовыми дровами, предпочитая им сосновые и еловые, — хотя эти последние считались естественно худшими по сравнению с березовыми... Русские на Алтае считали грехом пить березовый сок: «все равно что блуд творить»; верили, что если сок березы прольется из дерева на снег, то он окрасится в кровавый цвет». Понятно, что перечисленные запреты не были повсеместными, однако они указывают на восприятие березы как живого существа. «Вообще березу, в противоположность осине, иве, бузине и некоторым другим деревьям, русские и белорусы считали «хорошим деревом», которое приносит человеку лишь одно добро». Для получения богатого урожая злаков березовые ветки втыкали в поле, а для того, чтобы «велись» кони, полено этого дерева закапывалось под порогом конюшни.

Завивание (заламывание) березки было основой троицко-семицких обрядов у русских, у которых он был распространен почти повсеместно. Как отмечают этнографы, при завивании березки в семик девушки кумились, как бы становясь друг другу кровными родственниками, а развивая их, раскумлялись. Анализируя смысл этого обряда, В.К. Соколова отмечает: «Кумовство на семик, как можно думать, действительно восходит к обрядам родового общества. Это, скорее всего, было принятие в род, признание им полноправными членами девушек, достигших брачного возраста, своего рода инициация, показывающая, что они готовы к браку. Кумовство-посестримство скрепляло половозрастной женский союз.

Производились эти обряды в начале лета, начинавшегося расцвета природы, от нее уже ждали плодов. Девушка, достигшая половой зрелости, также должна была стать женщиной. Это подчеркивало и сбрасывание венка — символа девичества (позже это стало гаданием — выйдет ли девушка замуж). Тот факт, что завивание березы и все действия при этом производились раньше в некоторых местах девушками тайно, иногда под руководством пожилой знающей женщины, как будто подтверждает предположение, что в основе это было инициацией. Когда эти действия вошли в состав русской троицкой обрядности, их первоначальный смысл был давно забыт, остались лишь некоторые действия, которые были трансформированы в соответствии с основной идеей празднества — культом дерева, подчинены ей». При этом исследовательница отмечает, что отсутствие этого обряда у украинцев, белорусов в северных русских областях показывает, что отдельные элементы вошли в него сравнительно поздно, когда праздник Купалы у русских утрачивал свое значение. Хоть ареал распространения данного праздника и свидетельствует в пользу предположения исследовательницы, однако «Слово Исайи пророка о поставляющих вторую трапезу Роду и рожаницам» уже осуждает одно из его ключевых действий: «Волсви и еретицы и богомЪрскии бабы кудесницы и иная множайшая волшебствуютъ, и березки подвязываютъ и вЪтвие сплетают, живъ (да жив) боудеть члвкъ того лЪта... и съ робятъ первыя волосы стригутъ и бабы каши варятъ на собрание рожаницамъ...» В челобитной 1636 г. вновь осуждаются явно языческие обряды, совершавшиеся на «семик»: «В семый четверток по пасце собираются жены и девицы под древа, под березы и приносят яко жертвы: пироги и каши и яичницы и, поклонясь березам, учнут песни сатанинские, приплетая, пети и дланми плескати и всяко бесятся».

М. Серяков. Богини славянского мира.