Июль 2016 — Традиции

Образы моря-океана, острова Буяна и камня Алатыря, берущие начало в славянской языческой мифологии и сохранившиеся в русской культуре до XIX века и далее, занимают особое место в заговорах. Именно заговоры дают нам возможность восстановить, пусть даже предположительно, роль этих образов в системе славянского языческого мировоззрения, ставшего основой русской духовной культуры. С языческих времен тексты заговоров не столько изменялись, сколько разрастались, расширялись из-за наслоения на образы языческие образов христианских. Поскольку многими исследователями заговор рассматривается как особым образом закодированный миф-творение, миф об устройстве мира, то именно «насыщенность заговоров мифологическими мотивами делает их ценным источником для реконструкции древней славянской культуры» , а также для понимания основополагающих моментов русской культуры более поздних периодов, в частности русской народной духовной культуры XIX века.

ПРАВЬ, ИРИЙ, МИР БОГОВ ИЛИ ОСТРОВ БУЯН? ЧАСТЬ 2.
Вот что говорил о происхождении названия «Буян» А.Н.Афанасьев: «Название «Буян» (от слова буй), принятое позднее за собственное имя, первоначально было не более как характеристический эпитет баснословного острова; в некоторых уездах доныне вместо «Буян-остров» произносят «Буевой остров»». По словам А.Н.Афанасьева корень буй синонимичен корню яр. «Ярый заключает в себе понятия: весенний, горячий, пылкий, раздражительный, страстный, плодородный, урожайный. Понятие весеннего плодородия заключается и в слове буй: глагол буять (Оренбургская губерния) - вырастать, нежиться (...), а прилагательное буйный, когда говорят о нивах, лугах и лесах, служит для обозначения, что травы и деревья растут высоко, густо и обещают богатый урожай (...). Вообще же буйный (буявый) употребляется в смысле дерзкий, наглый, неистовый (яростный); буесть - удаль, отвага, буйная головушка - отважная, смелая, буйные ветры - бурные, стремительные... ».

Но если остров Буян по сути своей есть своеобразный «двигатель» мира, источник его жизни, то сущность и функции камня Алатыря абсолютно иные. Он представляет собой устойчивую и непоколебимую основу вселенной. Недаром в заговорах часто упоминается о крепости и вечности Алатыря. В подобном устройстве космоса есть определенная философская логика. Мир изменчив и непостоянен, он вечно находится в движении. Импульсом к этому движению, по заговорам, служит остров Буян. Но несмотря на свою изменчивость, вселенная вечна, постоянно изменяясь, она была, есть и будет. Залогом этой стабильности, по заговорам, и служит камень Алатырь.

В работах А.Н.Афанасьева также прослеживается явная параллель между Ильей Пророком и Перуном: «Перун отпирает облака и посылает дожди и плодородие, но в его божественной воле было и не давать благодатного дождя и наказывать смертных неурожаем (...). Молнией прогоняет Перун злых демонов». «Старинная русская поговорка: «Едет божок с перищем, стучит колесом» намекает на поезд бога-громовника; грохотом его колесницы арийские племена объясняли себе громозвучные раскаты грозы; едет он, вооруженный перищем - страшным орудием,с помощью которого наносит смертельные всераздробляющие удары». Сам А.Н. Афанасьев подобный «гибрид» двух образов объясняет так: «если в заговорах и встречаются имена христианских святых, то всего лишь результат замены языческих имен христианскими, позднейшая подстановка».

Интересно отметить следующее: если заговоры помещают Илью Пророка на Буяне, откуда он выезжает проливать на землю дожди, то вполне логично предположить, что и остров этот находится там, откуда льются на землю реальные дожди - то есть на небе.
Прежде чем в данной работе будет сделано окончательное предположение о местонахождении и сакрально-культурном значении моря-океана, острова Буяна и камня Алатыря, целесообразно кратко рассмотреть, каким виделся основателям заговорного жанра, славянам-язычникам, окружающий их мир и вся система мироздания.

Береза у славян — одно из наиболее почитаемых у славян деревьев. В народной традиции может выступать как «счастливое» дерево, оберегающее от зла, и как вредоносное, связанное с женскими демонами и душами умерших. Поверья о полезных и вредоносных свойствах березы сосуществуют у восточных и западных славян в одних и тех же регионах. На Мазурах и в Вармии (Польша) березу считали вместилищем духов — поэтому в нее так часто бьет молния; в других селах она оценивалась как «счастливое» дерево, приносящее здоровье и добро. В ряде случаев в Полесье запрещалось сажать березу рядом с домом, чтобы на хозяев не напали болезни, чтобы не вымерла семья (или по другим причинам береза часто «плачет»; в нее часто «бьет» гром). Согласно карпатским поверьям, если женатый мужчина посадит березу во дворе, то кто-нибудь из семьи умрет. На Русском Севере место, где когда-то росли березы, признавалось несчастливым, на нем не ставили новый дом. В районе Сольвычегодска избегали пользоваться березовыми дровами и не жгли бересту, считая, что от этого заводятся клопы.

Логическим развитием этих представлений стало отдание умершего под покровительство змея как обладателя бессмертия и обожествленного предка в загробном мире. В этом отношении явный интерес представляют захоронения уже знакомой нам срубной культуры, носители которой погребали своих соплеменников в эмбриональном положении в чреве Матери-Земли. Так, в кургане близ хут. Дурновского в бассейне р. Хопра найдено погребение этой культуры со скорченным костяком и сопровождавшими его тремя костяками змей: «Позвонки одной змеи были расположены легким зигзагом в ногах погребенного, за плиткой краски, позвонки другой лежали клубком на уровне груди и третьей — резкими зигзагами у спины, головой к куску краски». При раскопке кургов «Три брата» у Элисты в кургане № 9 найдены «скелеты двух больших змей», в другом кургане той же группы бронзовая булавка с изображением змей (рис. 16) (Формозов А. А. Материалы к изучению искусства эпохи бронзы юга СССР // СА, 1958, № 2, с. 141).

Введение трупосожжения еще больше увеличило отличие человека от животных. Как бы ни трактовались изначальные побудительные мотивы кремации, можно предположить, что переход к новому ритуалу являлся частью более широкого духовного переворота, связанного с постепенным переходом от матриархата к патриархату. Если раньше тело покойника зарывали в землю, которая мыслилась как материнское начало, через определенное время порождающее человека вновь (начиная с захоронений неандертальцев мертвецу зачастую специально придавали позу зародыша), то теперь лоно Матери-Земли стало представляться опасным, поскольку там обитала пожирающая трупы змея, и душа покойника стала посредством погребального костра напрямую отправляться на небо, к божественному супругу Земли.

То, что благодаря сожжению душа умершего попадала прямиком в рай, очевидно, предполагало ее восприятие в качестве некоего огненного начала, которое огонь погребального костра освобождал из смертной оболочки тела. Сравнительное языкознание позволяет отнести возникновение данных взглядов еще к эпохе индоевропейской общности: др.-инд. dhava — «человек», «мужчина», но и.-е. dhau — «гореть»; лат. vir «человек», «мужчина», но и.-е. uer «гореть», «огонь»; тох. А atal «человек», но и.-е. ater «огонь»; др.-англ. haelep «человек» < и.-е. kel «гореть» + др.-англ. ad «огонь», «костер» (Маковский М. Сравнительный словарь… с. 387). Действительно, подобные представления имели место, о чем свидетельствует в нашем языке такое выражение, как «погасла жизнь», а возникновение или прекращение человеческих чувств, таких как любовь или ненависть, описывались в терминах возгорания или угасания. «Еще яснее, — пишет А. Н. Соболев, — связь понятий огня и жизни становится для нас в слове «воскресать», которое образовалось от старинного слова «кресъ» — огонь (кресало — огниво, кресати — высекать искры, «кресник» — июнь, то есть месяц огня) и буквально значит: возжечь пламя, а в переносном смысле: восстановить погасшую жизнь. Доказательство нашей мысли, что предок представлял себе душу в образе огня, мы можем усматривать из тех эпитетов, которые мы даем душевным движениям, — так, чувству мы даем эпитеты: горячее, пылкое, теплое; о любви, вражде и злобе выражаемся, что они возгорелись и погасли» (Соболев А. Н. Мифология славян. Загробный мир по древнерусским представлениям, СПб., 2000, с. 54–55).

Традиция совместного ритуального распития хмельных напитков, в первую очередь меда, была в языческой Руси средством достижения состояния гармонии и благодати изначального вселенского пира пиров и являлась одной из важных форм общения с божественным началом. О силе укорененности данной традиции в общественном сознании красноречиво свидетельствует тот факт, что даже Владимир Святославич, уже полностью отрекшийся от веры отцов и выбиравший лишь ту мировую религию, к которой стоило примкнуть, категорически отверг приглянувшийся ему возможностью узаконить свое распутство ислам, лишь только узнав про накладываемый этой религией запрет на хмельные напитки, сказав при этом примечательную фразу: «Руси есть веселие пить, не можем без того быть».