Прусским аналогом Велса/Велняса, добавляет А.Фанталов, был Патолс/Пеколс. Он входил в триаду богов, наиболее почитаемую в Ромово (Ромуве). По сообщениям средневековых источников, святилище выглядело следующим образом: посреди просторной равнины стоял огромный дуб. В нём находились три ниши, в которых содержались изваяния древних пруссов. То были: Перкунас, Потримпс и Патолс. Статуя Перкунаса имела вьющуюся чёрную бороду, огненно-красный лик и такого же цвета сноп лучей вокруг головы. Перед ней пылал неугасимый костёр. Справа от Перкунаса стояло изваяние приветливого безбородого юноши в венке из колосьев - Потримпса, бога рек и источников, подателя плодородия и хорошего урожая. Главным символом его была змея, обитавшая в глиняной урне, укрытой сеном. По левую сторону от Перкунаса находилась статуя Патолса - бога преисподней и ночных призраков, воплощение ужаса. Изображался он в виде бледнолицего, седобородого старика с белым платком на голове (вариант - в рогатом шлеме). Символами Патолса были три черепа - человека, коня и быка.

Имя властителя Иного (навьего) мира у славян варьируется в списках летописи и поучениях против язычества - Велес, Волос, Власе, Власий, Влас - “скотий бог”, “скотий”, т.е. дикий, лютый, звериный.

Вышним местом обители славянских богов, и предков, что за циклы перерождений достигли предела, надо полагать Сваргу.

Срединный мир в русских сказках именуется Белым Светом, что дарит людям Белобог-Свентовит. Предполагают, что именно его - Свет-Рода, воплощает знаменитый Збручский кумир. Кумир этот одновременно вертикальная ось трёх уровней Мира, тождественная Иггдрасилю и индуистскому Линге.
Третий, самый нижний уровень славянского мироздания есть безрадостное, словно Аид, Пекельное или Кощное царство, аналогичное Хель. Оно в свою очередь троично - медное царство, серебряное царство, и золотое царство. Свентовита, как бога правильного и явленного, может отражать лишь верхняя, четырехликая часть, знаменитого кумира, и сам Свентовит есть Белобог. Нижний ярус кумира занимает трёхликое изображение, предположительно Чернобога или Велеса.

Жизнь после смерти, по представлениям всех индоевропейцев, человек попадал в Тот или Иной мир. В зависимости от готовности души к посмертному пути, а также от той работы, что проделал человек при жизни, именуемой, например, кармой, языческая душа из Срединного мира нисходила в Нижний мир (Яма, Кощное царство, Хель, Аид). Она также могла воплотиться в звере, тотемном предке, и пастись под присмотром властителя Дикой Природы и короля Леса. Душа также возносилась в Вышний мир, закончив цикл перерождений (Сварга, Ирий, Вальхалла, Олимп).

У греков последнего удостаивались очень немногие, и даже самых великий героев и мудрецов ждал, как мы уже видели, безрадостный Аид - мрачное царство теней. Доставшийся при разделе мира собственно богу Аиду, брату Зевса. У германцев в палаты Одина и чертоги Фрейи попадали герои и их женщины, причём мужская половина душ отходила к Вальфэдру и составляла его небесную дружину, а воинственные жены их приходили к Фрейе. Умершие от старости, болезни и самоубийцы отправлялись в Хель, и надо полагать, что среди них были души как великих скальдов, годи, эрилей, так и самые последние карлы и бонды. Не избежал участи оказаться в Хель даже сын Одина - Бальдр, убитый дротиком омелы. Ему еще предстоит возродиться согласно “Предсказанию вёльвы”.

Доподлинно известно, что древние индоевропейцы подходили к пониманию Времени, как к циклу, в котором всё повторяется, словно в некоем Круге. Не случайно и происхождение русского слова “время” от санскритского vart (“вращение”), а славянские “коло”, “коловорот-хоровод”созвучны, например, с именем греческого бога времени - Хроносом (Кроном).

Общей для традиционной культуры индоевропейцев была идея реинкарнации, повторяющегося с новым качеством возрождения. Естественный, прямой ход Времени наблюдался на протяжении жизни человека - Молодость-Зрелость-Старость (сын-отец- дед, дочь-мать-баба). С точки зрения зрелого человека, он оставил свои младые годы в прошлом, а старость ждала его в будущем, таким образом, всякий расцвет сил в настоящем был обречен на угасание в грядущем. Однако древние не смотрели на жизнь столь мрачно, поскольку окружающая действительность, постоянная смена и повторяемость времени суток и времени года говорила о таком же возобновлении человеческой жизни, как и всего в природе.
Язычество, не различая смерть и рождение, естественно уравнивало их, и цикл Времени всегда был замкнут, за всякой смертью следовал новый виток - возрождение, реинкарнация.
Любопытно и ценно для нас свидетельство Гая Юлия Цезаря, который, к счастью, умел не только хорошо воевать, но и описывать виденное им. Вот что он сообщал о кельтах:
“VI.I4. ... Больше всего стараются друиды укрепить убеждение в бессмертии души: душа, по их учению, переходит по смерти одного тела в другое; они думают, что эта вера устраняет страх смерти и тем возбуждает храбрость.

В восточнославянских версиях сказки «Мальчик и ведьма» встречается следующий эпизод. Ребенок (Ивашка, Жихарко, Филюшка и т. д.) попадает в дом к Бабе-Яге или ведьме, которая поручает своей дочери изжарить его: «Дочь истопила жарко печку, взяла связала Филюшку и положила на лопату, и только хочет пихнуть его в печку — он упрет да и упрет в чело ногами. „Ты не так, Филюшка!“ —сказала дочь яги-бурой. „Да как же? —говорит Филюшка.— Я не умею“. — „Вот как, пустика, я тебя научу!“— и легла на лопату, как надо, а Чуфиль-Филюшка был малый не промах: как вдруг сунет ее в печь и закрыл заслоном крепко-накрепко».

Хотя происхождение этого и подобных сказочных эпизодов уже возводилось исследователями к архаическим ритуалам (инициация, похороны), никто, кажется, не обратил внимания на его близкое сходство с ритуалом «перепекания» ребенка, широко известным у восточных славян.
В наиболее общем случае ритуал заключается в том, что грудного ребенка кладут на хлебную лопату и трижды всовывают в теплую печь.

Понятно, что служительницами богинь были так же женщины. Церковный устав Ярослава фиксирует существовавшую среди них специализацию уже после Крещения Руси: «Аще жена будеть чародейница или наузница и вълъхва или зелейница...» Таким образом, мы видим, что, несмотря на произошедшую несколько тысячелетий назад патриархальную революцию, достаточно развитое женское жречество сохранилось и к христианской эпохе. Новая религия также не смогла его полностью искоренить, и о знающих зелья-травы женщинах неоднократно говорится как в письменных документах, так и в фольклоре. Так, например, в районе Волги сохранилось предание о Маришке, которая из-за родителей не вышла замуж и, в конечном итоге, поселилась на одной горе, названной впоследствии ее именем. «Собирала на горе травы, разговаривала с разными птицами. (...) Она могла заклинать звезды для плодородия овец. Люди ходили к ней туда, и она лечила всех разными травами». От тех же далеких времен до нас дошло изображение на бляшке древнерусской колдуньи с рогом. Однако этим специализация жриц не исчерпывалась. Арабский путешественник ибн-Фадлан описал виденные им лично похороны руса на Волге, во время которого была убита девушка, добровольно вызвавшаяся сопровождать покойного в загробный мир: «Ее подвели к судну, она сняла запястья, бывшие на ней, и подала их старой женщине, называемой ангелом смерти, эта же женщина убивает ее. Затем сняла она пряжки (ножные кольца), бывшие на ее ногах, и отдала их двум девушкам, прислуживавшим ей; они же дочери известной под прозванием ангела смерти».

РУСАЛКИ. ЧАСТЬ 1.
Наиболее часто в Полесье информаторы упоминали щекотку, однако это представление было не очень распространено на севере Руси. По данному признаку русалки сближаются с полуденницами, лешими и кикиморой. Интересно отметить, что, согласно записанному в Воронежской губ. поверью, русалки были связаны и с лихорадкой: «...на троицкой неделе ходят русалки в белых рубашках с распущенными волосами и пугают людей; кого испугают, у того будет лихорадка». Приписываются им также любовь к пению и танцам, в частности на межах. Качаются они также на ветвях, сопровождая это выкриками «куги-куги!» или, в отдельных случаях, «ку-ку!»

ЦАРЕВНА ЛЕБЕДЬ: ИСТОКИ ОБРАЗА.
Гипотеза Э. Коллинза объясняет одновременную связь лебедя с образом дерева, понятиями мудрости, жизни и смерти. Однако насколько эта гипотеза подкрепляется материалами славянской традиции? Выше уже отмечалось, что в русской сказке именно гуси-лебеди похищают мальчика и уносят его к бабе-яге, фактически в страну смерти. Согласно похоронному причитанию умершие оборачивались в том числе и этой птицей: «та прилизь же ты до мене, мш братику, хоть сивымъ голубемъ, хоть яснымъ соколомъ, хоть билымъ либидемъ». С другой стороны, славяне Рюгена считали, что аист приносит детей только летом, а в остальное время года это делают лебеди. Таким образом, лебедь действительно исполнял роль психопомпа, «перевозчика душ» в представлениях наших далеких предков и в этом отношении сделанные Э. Коллинзом выводы подтверждаются славянской мифологией. Следует отметить, что подобная двойственная роль лебедя полностью соответствует этимологии имени Мокоши из санск. moksha — «избавление», «освобождение», которое может быть понято и как освобождение рожаницы от родовых мук при рождении ребенка, и как освобождение души от тела в момент смерти. Более трудным является ответ на вопрос, действительно ли у наших далеких предков существовала астральная проекция данных мифологических представлений на звездное небо. Млечный Путь на Руси назывался «Гусиная дорога», «Диких гусей дорога», «Птичий путь» и, таким образом, соотносится с мифологемой о птицах, переносящих человеческие души в загробный мир — ирий.

ЦАРЕВНА ЛЕБЕДЬ: ИСТОКИ ОБРАЗА. ЧАСТЬ 2.
Окончательно помогает решить вопрос, была ли связана Мокошь с лебедями, находка зооморфного навершия головной булавки из Любшанского городища, датируемого VIII—IX вв. На ней изображены четыре лебединые головы, а внизу две согнутые в локтях и поднятые вверх руки. Каких-либо указаний на то, мужской или женский персонаж изображен внизу на самой булавке не имеется. Однако если внимательно присмотреться, то можно заметить, что его создатель придал лебединым шеям такое очертание, что пустое пространство между ними приняло форму веретена. Благодаря такой замаскированной подсказке становится ясно, что лебеди на навершии связаны с богиней-покровительницей прядения и ткачества, т.е. с Мокошью. Четырехголовость богини, недвусмысленно указывает на ее высокое положение в пантеоне, напоминая этой чертой как четырехголового Святовита на Рюгене, так и четырехголовую Мать Сыру Землю из Рязани. Единственным отличием является то, что в двух последних случаях были изображены человеческие, а не лебединые головы, однако и эта черта подчеркивает связь Мокошине только с этими птицами, но и с высшей небесной сферой.

В одиннадцатой главе уже приводилось утверждение Иржи Стржедовского о том, что в языческой Моравии Венера-Красопани была изображена на золотой колеснице, которую везли два белых голубя и два лебедя. Поскольку написано это было весьма поздно, в самом начале XVIII в., данное свидетельство вызывает вполне обоснованные сомнения. Однако вне зависимости от того, восходили сведения Стржедовского к более древним источникам или нет, образ лебедя играл весьма важную роль в славянском фольклоре, и притом с самых древних времен. Рассказывая об основании будущей столицы Киевской Руси в VI в., автор «Повести временных лет» отмечает: «[и] быша 3 братьж. единому им А КИИ. а другому Щекъ. а третьему Хоривъ [и] сестра ихъ Лыбедь. СЪдАще Кии на горЪ гдЪже ныне оувозъ Боричевъ». Однако летописное упоминание еще не первое свидетельство о культе лебедя в данном регионе.